Мой Магадан.

Весь мой путь становления, как летчика и командира, был пройден в Магаданском управлении. Вторым пилотом пролетал сравнительно не долго – всего полтора года. После переучивания в Ростове на командира корабля Ли-2 началась настоящая работа и карьерный рост.

За 11 лет работы на Чукотке я освоил самолеты Ан-2, Ли-2, Ил-14, Ан-12, Ан-10. Занимал должности: инструктора, заместителя командира и командира авиаэскадрильи, заместителя командира по летной части объединенного авиаотряда, начальника инспекции Магаданского управления. В числе первых освоил турбовинтовой самолет Ан-12, и помогал осваивать его многим командирам кораблей. Выполнял полеты с целью ледовой и рыбной разведок, по обслуживанию нужд населения Крайнего Севера.

Специфику работы в северо-восточном регионе нашей великой страны очень хорошо подметил в своих замечательных рассказах Орлов А.П., который после большой работы в Аэрофлоте, в том числе и в 210-м летном отряде командиром авиаэскадрильи. Вот эти зарисовки чукотских эпизодов.

Пурга в Анадыре.

Как-то уже в марте экипаж самолета Ли-2 Владимира Ярыгина произвел посадку в Анадыре. Посадочная полоса длиной 800 метров располагалась на бугре, открытом все ветрам.

Чуть пониже, на берегу Анадырского залива, - рыбокомбинат, от которого постоянно шел аппетитный запах копченой рыбы.

Приземлившись на слабо освещенную полосу, зарулили на стоянку для самолетов Ан-2 и Ли-2. После того, как зачехлили самолет, пришвартовали его к вкопанным в вечную мерзлоту бочкам, вместе с встречающим техником потопали в поселок, в свой балок, приспособленный для проживания двух экипажей. В авиагородке находились: диспетчерская вышка, три жилых барака, маленькая казарма для полувзвода солдат, почта, столовая и сарай с тарахтящим электродвижком.

Тихо. Морозно. Холодно мигающие звезды кажутся такими близкими, что протяни руку и обожжешься плазменным жаром или космическим холодом. Под ногами мерно похрустывал сухой снег. На проходящей параллельно авиастоянке дороге два солдата с примерзшими к воротникам бушлатов соплями сливают на ночь воду из радиатора трактора.

«Отель-халупа» встретил уютным теплом жарко гудящей чугунной печки.

Поужинали домашней олениной. Запили ее холодной водой из деревянной бочки. Лениво перебросились в «храп» - карточную игру коротающих время в ожидании вылета авиаторов.

Утром проснулись от тревожного гула. За затянутыми льдом маленькими оконцами «отеля» выла пурга. Балок испуганно дрожит и по стариковски постанывает и поскрипывает своими углами под сильным ветром.

Погода на Чукотке капризна и непредсказуема. Люди перестали удивляться ее причудам. Первые шутки проснувшегося экипажа постепенно сменяются нотками озабоченности.

- В домике-то тепло, перезимуем до лета. Кстати, стало холодать – пора подбросить дровишек.

- Слышите, как ветер воет в щелях. Стужу проталкивает.

- Дровец в сенях достаточно.

- А как «до ветру» сходить? – все засмеялись.

- Не ходи – унесет!

- Простудишься! Тебе мороз не страшен. Обморозишься – дети уже растут! Ха-ха-ха!

Крепкие парни – соленые шутки.

- Смех смехом, а как у нас с харчами?

- Пусть Михалыч думает о насущном! На то он и командир!

- Что у нас в «закромах»?

- Кусок вареной оленины.

- Кладу в «общак» балык кетовый.

- Годится. Вода - в углу в бочке.

- Буханка хлеба, банка красной икры собственного посола.

- На двое суток хватит. Будем надеяться, что пурга стих нет.

Пурга все воет, по дикому поет в невидимых щелях. Ветер расшатывает «отель», словно белый медведь трется спиной. День. Ночь. Еще день. Карты надоели, анекдоты устарели, харчи кончаются, пурга не унимается.

- Надо идти на самолет за продуктами.

- В такую-то непогоду? Унесет в залив!

- Американцы летом выловят в Беринговом море и сохранят для потомков замороженные мумии советских летчиков, - шутят и гогочут в своей уверенности парни.

За обедом задумались – аппетит-то у всех хороший. Надо идти на самолет. Кому? Кто помоложе.

- Всех моложе получается, что я, - встал Ярыгин.

- Я с тобой, Володя, - вызвался радист Евгений Чижов.

- Тогда, вперед!

С трудом, навалившись всем экипажем, отворили наружную дверь. Пурга этого только ждала, ворвавшись в сени и обжигая всех колючим снегом. За выскочившими Ярыгиным и Чижовым дверь моментально с треском захлопнулась. Обрадовавшийся ветер появившимся жертвам, тут же скинул с крыльца легкого весом радиста и пару раз перевернул. Владимир, не раздумывая, прыгнул вслед и схватил Евгения за полу меховой куртки. Поначалу растерялись. Решение пришло сразу.

-Женя, возвращайся! Мы вдвоем только время потеряем!

- Опасно, командир!

- Надо,Евгений!

С не меньшим трудом открыли дверь и втащили радиста обратно. Владимир остался один в студеной круговерти. Определился, как мог, по направлению. Ветер северный, с залива. Стоянка самолетов вытянута с запада на восток. Встать невозможно – сбивает с ног. Пополз. Мороз дает себя знать. Вместе со снегом проникает под меховую одежду. Ресницы обледенели, глаза забивает снегом. Ничего не видать. Один на один со стихией. В душу постепенно пробирается противное чувство сомнения: « А правильно ли я ползу? Если ошибусь с направлением, окажусь в заливе.

Приходится подобно кроту головой бороздить снег. Не осмотреться толком. Да и что увидишь в этой мути? Только глаза забьет снегом. Медленно, медленно, иногда переваливаясь на бок, чтобы чуть-чуть попытаться что-нибудь разглядеть в этой серой быстро перемещающейся массе снега. Сколько прошло времени, Владимир не знал – часы, наверное, сорвало с руки, когда у крыльца держал Романа. Противная мысль о бесполезности собственных действий сверлила мозг, пыталась отнять силы. Страх, как стая вшей ползает по голове. Только сознание успокаивало сердце и двигало вперед: «Ползи, Владимир! Еще немного. Ты сделаешь это! Ребята ждут! Парням надо помочь!». Старался думать о постороннем: «Как бы в комнате ремонт сделать, новые обои наклеить – жена давно просит. Полечу в Хабаровск – привезу красивые». Время иногда становится каким-то осязаемым, упругим.

Но вот голова уперлась во что-то. Глянул вверх, обрадовался: «Так это «дутик» (заднее колесо) самолета Ан-2. Наш Ли-2 рядом стоит». Владимир развернулся, пополз с полной уверенностью в успехе. Вскоре  впереди и почти над собой вначале темное пятно превратилось в фюзеляж родного Ли-2. Наконец-то! У входной двери только с третьей попытки удалось, преодолевая напор ветра, подняться и встать на ноги. Негнущимися пальцами оттянул шнур амортизатора и повернул ручку на открытие. Входная дверь легко распахнулась. Забирался трудно, из последних сил хватаясь за любые выступы пола и обшивки. Втянулся наполовину. Сумел ногами в тяжелых сейчас унтах упереться в окантовку двери и вползти внутрь.

Отдышался. Захлопнул дверь. Снял кожаные краги и шерстяные перчатки. Озябшие пальцы сами тянулись ко рту, ища спасительное тепло. В самолете тихо. Пурга воет и скребется снегом где-то там, далеко, за обшивкой. Это успокаивает. Много ли человеку надо?

Передохнул. В заднем отсеке около обогревателя БО-20 нашел старую парашютную сумку. Переложил в нее из ящика три буханки хлеба, замороженные кружки молока и борща. Прихватил канистрочку со спиртом. Сам погрыз мороженую навагу. Она приятно таяла во рту. Сумку закрепил на спине, подумал: «С ней будет труднее – парусность увеличилась».

Вывалился из самолета. Дверь все-таки сумел закрыть чудом. По ветру идти трудно – сбивает. Опять ползком. Холод и снег забиваются под задираемые ветром полы куртки и проникают в самые теплые места. Шерстяной свитер не спасает.

Путь домой всегда короче. Опасения в исходе операции позади. Уверенность руководит действиями.

И вот тут-то случилась промашка. По времени должен быть у бараков. Увы! Промазал с направлением: «А, может, ветер изменил направление? Так можно уползти в тундру. Замерзну на радость песцам. Скоро уже потемнеет». Волосы вновь зашевелились и стали приподнимать шапку.

Повернул назад. Упрямому всегда везет. На этот раз уткнулся в трактор, из которого вечером солдаты сливали воду. «Он на дороге. Рядом с дорогой на низких столбах навешены провода, идущие от рыбокомбината к поселку». От столба к столбу провода привели к первому бараку. Он оказался местным почтовым отделением. Металлической лопатой, найденной под низким крыльцом, Владимир приподнял входную дверь, отжал ее и ввалился в тамбур.

Довольный удачным завершением похода подумал о скорой встрече с товарищами. Ближайших домиков не видать из-за пурги и наступающей темноты. Надо ждать. Безрассудно в этих условиях искать свой балок. Снял, было, шапку, но накопившаяся стужа тут же заледенила волосы. В сенях – тамбуре нашел уголь и дрова. Железная печка сразу же загудела, жадно пожирая дрова. Ветер увеличивал тягу в трубе.

Свой  опасный и рискованный успех Владимир отметил за ужином стаканом спирта. Отварная навага и нагретый в консервной банке брусок борща хорошо согрели уставшее тело.

И опять мысли. Закон энергичного человека – сознание не дает покоя мыслям: «А как там мои ребята? Голодные сидят! Диспетчер уверен, что у нас есть продукты и не вылезет из теплого барака в такую непогодь».

Прошла ночь. После обеда пурга устала. Иногда появлялись кратковременные просветы, показывая стены соседнего домика. И тут же ветер опять начинал свирепствовать и месить снежную муть. Ярыгин определился с удачным моментом и бегом рванулся к своему балку. Обессиленный бегом, задыхающийся от нехватки воздуха, только успел вцепиьтся в дверную ручку, и забухать унтами, как ветер, словно поняв свою оплошность, еще сильнее завыл с досады. Ребята услышали и втащили своего командира. Помогали раздеваться. Со смехом выковыривали отверткой набившийся в карманы снег. Проголодавшие парни хлопотали вокруг Владимира и его спасательной парашютной сумки. Скрывали за бодрыми подначками свою быстропроходящую обеспокоенность за жизнь ушедшего в пургу командира. Думали, что пропал человек. Что греха таить, проскальзывали такие мыслишки

Еще через трое суток, так же внезапно, как и начинался, ветер стих. Видимость установилась «миллион на миллион». Снег вновь заискрился под робкими лучами как будто виноватого солнца. Откопали самолет, солдаты очистили полосу. Взлетели с курсом на Магадан. После посадки на родном аэродроме бортмеханик, старожил этих мест, не выдержал и похвалил:

- А ты – крепкий мужик, Владимир Михайлович!

- Ну, уж, скажешь тоже, - смутился Ярыгин и добавил:

- Спасибо за рейс, ребята! Сейчас - по домам. Привет семьям!

В гостях у чукчей.

- Ну, что, Владимир Михайлович, откроем новую страницу твоих чукотских эпизодов?

- У меня, Петрович, их столько этих страниц, что годы надо, чтобы все записать… Я вот думаю, а кому это надо? Наши воспоминания?

- Для твоих внуков. Для твоих товарищей, которые помнят тебя сильным, молодым. История любого дела складывается из кирпичиков событий, книга – из страниц, характер – из поступков. Мы же – «не Иваны, не помнящие родства». Общество выживает своими традициями, самобытностью, историей своих предков. Да и любая организация, компания - тоже. Вон в США, сколько создано ветеранских клубов гражданских пилотов. Согласен?

- Вообщем-то, да. Уговорил…. Было это в 62-м. Зима на Чукотке выдалась лютая, ветреная. Я уже работал в инспекции. На одном из дальних стойбищ оленеводов, что на Косе двух пилотов запряталось, на взлете произошла поломка Ан-2. Пилот был опытный, летал с правом подбора площадок с воздуха. А тут на взлете не заметил снежного заструга, подломал правую лыжу. Повезло, что на нос не встал. Вот и послали меня разобраться в этой поломке. Найти виновного, так сказать. Было это перед самыми выборами. Как ты сам помнишь, любые выборы у нас всегда были всенародным праздником. Власти старались украсить серое бытие простого народа дежурными мероприятиями, концертами, буфетами…

В Анадыре местный замполит уговорил меня взять несколько ящиков апельсин для оленеводов – избирателей. Я, было, заартачился:

- Ну, куда я с этими фруктами? Где их хранить? У меня же другое задание.

- Владимир Михайлович, у тебя самое главное задание – быть коммунистом. Эти апельсины – подарок от Партии труженикам дальнего Севера.

- А чукчи знают, как их кушать? Я и сам раза два их пробовал, - замполит задумался, почесал затылок, - А-а, что тут думать. Голод не тетка – сами разберутся!

Дано задание – выполняй! Погрузился  с картонными ящиками в заиндевевший от стужи самолет Ли-2. Я в кабине немного сопли отогревал. А южный фрукт, наверное, морозоустойчивый.

На аэродроме Мыс Шмидта летчики перегрузили меня на Ан-2, посмеиваются:

- Вы, Владимир Михайлович по совместительству и в торге калымите? Во-он, какой дефицит везете! Лучше бы какого–нибудь сукна на штаны взяли.

- Ну, остряки, самим, небось, завидно?

Полетели мы еще северо-западнее Мыса Шмидта километров на 180. Через час полета Ан-2 торкнулся лыжами и застучал по небольшим застругам. Остановился у большой яранги с красным флагом. Как я понял это – и контора местная, и участок для выборов, и клуб. Поодаль притулился на подломанную ногу аварийный Ан-2. Рядом - еще пяток жилищ, у которых стояли нарты с упряжками оленей. Радостные собаки, подобострастно виляя хвостами, окружили прилетевших, выпрашивая подачку. Сбежавшие к самолету чукчи споро разгрузили самолет, привезший им мешок с почтой, ящики с консервами, спиртом, печеньем, чаем. Картонные коробки их заинтересовали, особенно яркая оранжевая этикетка с изображением незнакомого фрукта, похожего на солнце. Они даже осторожно нюхали их. Но женщина, по всей видимости, местный начальник, быстро навела порядок. Велела оставить себе штук пять коробок, а остальные  развести по другим стойбищам.

С пилотами я договорился, что они после выполнения задания на обратном пути заберут меня, пока я здесь осмотрю самолет, ознакомлюсь с подробностями аварии, благо пилот – неудачник находился уже неделю здесь. Быстро с ним разобрались в обстоятельствах дела. Конечно, есть вина. Но и условия полетов надо учесть. Стали вместе ждать наш «аэроплан».

Но, погода на Чукотке непредсказуема. К вечеру поднялась метель. Надо было думать о ночлеге. Пилот Иван Гуров расположился у своих знакомых, где обитал эти дни. А меня к себе пригласил бригадир оленеводов Митрофан. До этого я никогда не бывал в чукотской яранге, и было любопытно ознакомиться с бытом и обычаями аборигенов Чукотки.

- Однако, капитана, у нас немного дымно. Но, однако, тепло.

Темнеет быстро в это время. Часа в четыре мы с хозяином забрались в его ярангу. Митрофан познакомил меня со своей семьей. Старая мать с седыми космами, схваченными красными ленточками в косички, в стеганом замасленном халате, сидевшая у костра и нарезавшая ножом оленину для варки, не выпуская трубки изо рта, кивнула головой. Жена – приветливая женщина в цветастом  платье и вязаной кофте, улыбнулась, продолжая протирать алюминиевые миски тут же у костра. Видно было, что она только что с мороза, не успела еще снять оленьи торбаса. На разосланных шкурах ползал голый ребенок не старше годика. Он вопрошающе следил глазами за матерью, видимо, ожидая скорого кормления. С интересом глянул на меня, но мать интересовала его больше. Второй пацанчик, лет трех, играл в углу, безжалостно дергая за хвост белую пушистую лайку. Та безропотно терпела его забавы.

Мне все было интересно. В яранге было тепло. Вскоре костер разгорелся еще больше, и хозяин поставил на него на треноге ведерный котел с нарезанными старухой кусками мяса. Яранга представляет собой большой конус, остов которого покрыт оленьими шкурами. Вверху – дымовое отверстие. Все пространство разделено тоже шкурами внахлест на две половины. Хозяин, проследив за моим любопытным взглядом, пояснил:

- Однако, мы там спим.

- Не холодно ночью, Митрофан?

- Мы же, однако, укрываемся. – И верно, в той половине чукчи только спят на постланных из молодых оленей шкурах.

По знаку старухи вся семья расселась вокруг костра. Молодая хозяйка уже покормила, не стесняясь меня полной белой грудью малыша, который тут же переполз на колени к бабке. Митрофан доставал из котла-кунгана мясо. Жена его раскладывала по мисками и передавала едокам. Перед трапезой всем налили по граненому стакану спирта. Даже 6-7 летний сын, прибежавший с холода, потянулся за стаканом, но сердитый окрик бабки остановил его.

Ужинали молча. Иногда Митрофан обращался к бутылке. Бабка долго жевала жирные куски оленины и затем совала их младенцу в рот. Отсутствием аппетита никто не страдал. Меня вначале смутили условия приготовления пищи, но, голод не тетка, и стакан спирта отвели все сомнения. Кости бросали собаке, которая молча подбирала и хрумкала на отведенном ей месте. Иногда кто-нибудь произносил короткую фразу на бытовые темы. Митрофан жаловался на отсутствие помощника. Жена его возмущалась, что шкур на бойне скопилось уже много, но их не вывозят, и соль для засолки  уже кончается.

После сытного ужина с большой эмалированной кружкой сладкого крепкого чая все задымили папиросами. А бабка – своей трубкой – «носогрейкой». Затем поодиночке поползли в спальную половину яранги. Малыши немного посмеялись, повозились там, но вскоре затихли. Митрофан предложил мне тоже ложиться.

- Там, капитана, тебе место постлано между женой и ребятами. Посиди, подумай у костра и – спать. Однако – тоже устал.

Я остался один у тлеющего костерка. Иногда подбрасывал туда щепку от полена. Притихший было, огонь с жадностью набрасывался на «жертву» и с явным удовольствием быстро обволакивал ее своими веселыми трепещущими крыльями. «Вот, как люди живут, - думалось мне, - у них все оправдано. Каждое движение, поступок имеют смысл. Они не стесняются своей человеческой наготы, понимая, что все созданное природой или Богом это – естественно. Вещи и люди, животные и люди, и сами люди созданы друг для друга. Для «цивилизованного» человека их целомудренность непонятна. Но она заставляет задуматься и пересмотреть свои поступки и мысли. Это – дети природы. Их обычаи, навыки представители прогресса пока еще не разрушили. Это – высочайшая человеческая ценность. Это должно охраняться общественным законом от любого посягательства».

Мне почему-то было непривычно, неудобно ложиться на отведенное место – это противоречило нормам моей традиционной морали. Я остался на своем месте.  Незаметно в думах и размышлениях задремал у костра. Разбужен был звуком, напоминающем журчание. Проснулся, стал искать источник этого. Вдруг полог спальной половины откидывается, и костлявая старческая рука выдвигает оттуда знакомый кунган. Меня в душе это позабавило. Но усталость взяла свое, я снова растянулся уже у остывающего кострища. Пушистая лайка прижалась ко мне  боком, согревая меня своим спокойным теплом.

Утром я первым вышел из яранги. Вскоре ветер загнал меня обратно в уютное тепло. Старуха при мне выволокла тяжелый кунган наружу, выплеснув содержимое за ярангой. Протерев внутри, плотно набив  чистым снегом, затащила его внутрь и поставила на разгорающийся  костер. Скоро запахло вареным мясом, но аппетита у меня не было. Сознанием я понимал, что все естественное – не постыдно, но увиденное мною и брезгливость пересиливают даже утренний голод. Из неловкого положения и необходимости отказаться от пищи и возможной обиды таких гостеприимных хозяев спасло меня появление знакомой хозяйки «Красной яранги».

- Однако, Владимир Михайлович, пойдемте ко мне. Я покажу вам  наш избирательный участок. Митрофан, гость позавтракает у меня. Я приготовила строганину из чира.

Воспользовавшись неожиданным предлогом, я тут же охотно согласился.

Уже заметно светлело, ветер стихал. Мы быстро с Клавдией добрались до ее избирательного участка и вошли внутрь. Посреди яранги весело ворковал костер. По кругу жилого конуса висели красочные плакаты, какие-то объявления, написанные черным карандашом. А на высоте чуть выше человеческого роста гирляндой висели оранжевые апельсины. Меня это так удивило, что я вначале растерялся.

- Владимир Михайлович, - заметив мое замешательство, сказала начальница стойбища, - мы не привыкли к таким фруктам. Оленеводы никогда не видели их. Я давала попробовать, но они не могли даже проглотить незнакомое для них лакомство:

- Оленя, однако, лучше?

- А вот на веревочках апельсины смотрятся очень красиво. Всем нравится. Передайте в Анадыре секретарю райкома партии, что мы готовы к выборам, ждем только бюллетени. Спасибо за апельсины = очень красиво смотрятся.

Через сутки вернулся Ан-2 и мы с пилотом аварийного самолета улетели в Мыс Шмидта. У меня навсегда осталась в памяти эта нечаянная встреча с чукчами, соприкосновение с их бытом, укладом жизни и оправданностью тех обычаев, которые этому доброму народу помогают выжить в суровых условиях. А, ведь, они не ищут лучшей доли в других местах, подсознательно понимая, что тундра это их родина; место обитания их предков. А вековые обычаи и память о родителях, где они жили и ушли к духам на небо, не позволяют менять родину, свое имя, свою веру в предназначение.

 >>>читать дальше>>>