Борис Грубий

Небо, мы тебя помним

Борис Дмитриевич Грубий родился 10 июня 1933 года. Окончил Бугурусланское летное училище в 1954 году. Ленинградское высшее авиационное училище в 1970 году. Пилот самолета Ли-2, Свердловск. Пилот-инструктор, зам. командира летной части, командир 124-го летного отряда, Челябинск. Начальник летно-штурманского отдела Уральского управления гражданской авиации (1965-1966), 1-й зам. начальника Узбекского управления, Ташкент (1970-1974). Заместитель Министра Гражданской авиации-Начальник управления летной службы, Москва (1974-1980), 2-й пилот, командир корабля самолета Ил-86, зам начальника Внуковского производственного объединения по организации летной работы (1981-1986), зам начальника ГосНИИ ГА по летной эксплуатации и испытанием воздушных судов (1986-1989). Начальник управления по надзору за безопасностью полетов воздушных судов Госавианадзора СССР (1989-1992). Генеральный директор ООО "ГАТС" с 1992 года. Заслуженный пилот СССР. Награжден орденом Трудового Красного Знамени и Октябрьской Революции, медалями и знаками отличия.

Летал на По-2, Ан-2, Ли-2, Ан-24, Ан-26, Як-40, Ил-18, Ан-12, Ил-86. Общий налет 14 тыс. часов.
 

В пятьдесят первом году, окончив среднюю школу, я поехал с одноклассниками во Львов сдавать вступительные экзамены на механический факультет политехнического института. Приняв документы, нас разместили в очень интересном даже, по современным меркам, общежитии. Поразила чистота, порядок, аккуратность, большая кухня для студентов, просторная комната, кровати, все спальные принадлежности. Мы сдали два первых экзамена, впереди оставалось еще два или три. Сидим, готовимся к следующему, и вдруг через двор с другой стороны общежития донеслась залихватская частушка. Лето, теплый вечер, настроение - лучше не придумаешь. Все идет как надо, скоро я буду студентом и напишу родителям, как мне здесь все нравится. И я, высунувшись в окно в ответ, как это было принято у нас в деревне на гулянках, спел нашу частушку. И пошло соревнование: они там частушку, я - частушку. Кто кого? Чувствую: у них там домашний запас кончается. Да и у меня на исходе. Пока они там поют, я готовлю следующую. Подошла моя очередь, и я решил спеть переделанную песню про летчиков. Ну эту: первым делом, первым делом самолеты. Ну а девушки? А девушки потом. Вот я и спел, что первым делом поломаем самолеты. Ну а девушкам? А девушкам потом. В это время к нам в комнату заходит комендант, из демобилизованных ребят. Смотрю: парень в майке, разницы в возрасте почти никакой. Зашел в комнату, подождал, пока я закончу петь про девушек, спросил: "Где твоя кровать?" Я ему показал. Гляжу, он сворачивает матрац, и несет его к выходу. Все ребята, в том числе и я, в первую очередь, накинулись на него, спрашиваем: в чем дело, кто ты такой, что-бы забирать матрац?

"Завтра узнаешь", - сказал он.

Короче, на следующий день я узнал, что это действительно был комендант и он посчитал, что я на вверенной ему территории устроил безобразные соревнования по частушкам, и как бы в доказательство поймал меня на такой извращенной песне: поломаем cамолеты, а потом и девушкам. За кого он больше всего переживал, за самолеты или за девушек - неизвестно. Утром в фойе института я подхожу к треноге, где вывешивали разные объявления и сообщения, а на ней приказ начальника института: исключить Бориса Грубия за пение нецензурных песен. Я ударился по начальникам, в деканат пошел, стал просить прощения. Он говорит, что из тебя ничего не получится, ты один экзамен сдал на четверку, а второй на тройку. Говорят: "Птицу видно по полету, примем - начнешь всем и все ломать. А наш институт не погромщиков готовит". Короче говоря, исключили. Я поехал домой. Ехать домой было очень стыдно. У меня была повышенная ответственность перед родителями. Отец в школе математику преподавал, мать в младших классах работала. Но куда денешься? Приехал домой. Соврал, что я не набрал баллов и не прошел по конкурсу. Про частушки решил не говорить. Зачем расстраивать родителей. Они повздыхали, получалось, что свой первый же жизненный экзамен я провалил. Стали думать, что делать со мной дальше. Мой бывший директор школы в то лето стал заведующим районо. Он узнал, что я вернулся и дал в сельсовет телеграмму, чтобы я подъехал к нему в район. Приехал я к нему, он спрашивает: "Чем ты будешь заниматься?". Я говорю, что хочу попытаться на заочное отделение в пединститут поступить. "Уже не поступишь, опоздал, а у нас не хватает учителей, иди работать учителем". Я подумал, с родителями посоветовался. Они сказали: "Давай, Борис, пробуй, будет у нас семейный педагогический коллектив". И я пошел работать в соседнюю школу, в которой я в 45-47 годах учился в пятом и шестом классах. Мне дали в пятом классе русский язык и литературу, в шестом - географию, в седьмом - историю. Вот такую смесь. А это же по каждому предмету надо готовится к каждому уроку. Я пытался оспорить такой расклад, а мне говорят: "Тебе все равно, что им давать. Ты только со школьной скамьи, знания у тебя свежие. Если знаешь, то все одинаково". Я не посмел противиться и стал готовиться к урокам. Готовился по каждому предмету. Тогда в пятых-седьмых классах было много переростков, шел пятьдесят первый год. Многие мои ученицы были того же возраста что и я.

Отработал я учебный год. А в мае перед самыми экзаменами меня по повестке пригласили в военкомат. Я был секретарем комсомольской организации в школе. Зашел в райком комсомола, ребята знакомые увидели меня и спрашивают:

- Боря, что ты тут делаешь?"

- По повестке вызвали.

- Так тебе сейчас будут предлагать в пехотное училище. Мы на связи с военкоматом подбираем кандидатов, даем рекомендации в училища. Просись в летчики.

Я послушал их и пошел в военкомат. Действительно, прошел медкомиссию, мне говорят: кем бы ты, Борис, хотел быть?

Если честно, то я хотел быть танкистом. Говорил дома: "Если пойду в армию, то буду служить танкистом". Я так им и сказал, что хотел бы быть танкистом, но мне райком комсомола советует, чтобы я пошел в летчики.

Мне говорят: "Ну что ж, давай в летчики".

Я сказал, что я учитель и у моих учеников еще экзамены в седьмом классе.

- Кончатся экзамены, - сказал мне майор, - сообщи, мы тебя пошлем на областную отборочную комиссию в Житомир.

Закончил я в школе экзамены, поехал в Житомир. Прошел там медицинскую комиссию повторно, все нормально. Захожу в отборочную комиссию. Мне там говорят: "Так, ты в летчики собрался, а зачем? Давай иди в штурманы. Штурман - это летная интеллигенция! А ты из интеллигентной семьи". Еще приводили примеры. И я согласился идти в штурманское училище.

Вот и хорошо, говорят, в августе месяце поедешь в Конотоп. В Конотопе, я потом узнал, организовывалось штурманское училище. И на аэродроме базировались ТУ-4. Приехал я туда, прошел третью медкомиссию, сдал экзамены, и до конца августа мы на аэродроме собирали окурки.

И еще использовали нас на работе по подготовке учебных классов, потому что училище только формировалось. Тридцатого августа - подъем, тревога. На стадионе построили будущих курсантов и какой-то генерал говорит:

- Вынужден сообщить вам пренеприятную новость, училище, не сформировавшись, расформировывается. Вы будете направлены в другие училища. Вот сейчас на стадионе ставят столы. На каждом столе табличка с названием училища. Подходите и записывайтесь самостоятельно.

Пока я прочухался, то оказался в списке Двинского технического училища. Вышел со стадиона, пришел в казарму, сел на крыльцо, переживаю. Готовился в летчики, стану авиатехником. В это время подходит ко мне младший лейтенант и говорит: "Ты никого не знаешь с Андрушевки? А это наш районный центр. Я говорю, что с Андрушевки не знаю, но я с Андрушевского района и спросил, кого бы он хотел увидеть. "А ты знаешь там Жданова?". Я говорю: "Знаю, в футбол играли вместе - центр нападения". Но не вместе, а супротив той школы. "А там Изю не знаешь?" "Знаю - левый крайний". "О! Интересно. А что ты так пригорюнился?" Я говорю, что так и так получилось, такое-то дело. "А куда ты хочешь?" "Собирался в летчики, попал в штурманы. Теперь штурманское училище расформировывается, попал в техники".

"Хорошо, сиди здесь и никуда не уходи, жди моего сообщения, - сказал лейтенант. - Я твое личное дело переложу в Уманьское училище дальней авиации. Устроит это тебя?".

На ТУ-4 тогда ввели штурманов-бомбардиров. Был еще штурман-навигатор. Штурманов-бомбардиров готовили на курсах несколько месяцев. И присваивали звание младшего лейтенанта. Приходит этот младший лейтенант часа через два и говорит:

- Твое дело лежит в делах Уманьского летного училища. Вызовут на построение, иди становись в строй. И никому ничего не говори. Назовут фамилию, скажешь "я", не назовут фамилию, скажешь: "Я записался в Уманьское училище, почему мою фамилию не назвали?" Действительно через несколько часов построили там два училища: Уманьское и Двинское. Меня зачитали в списках Уманьского училища. На другой день сажают нас в теплушку и едем мы в Умань. Стоим на разных станциях по несколько дней. От Конотопа до Умани можно добраться было за несколько часов. А мы ехали суток десять, если не больше. Голодные, пайка мало. Но нас одели, когда мы собирали окурки на аэродроме, в ношеное солдатское обмундирование. Поэтому, когда бабки на станциях подбегали с картошкой, хлебом или с молоком, мы стали продавать с себя гражданскую одежду. Я все из своего домашнего сидора продал. Зачем, думаю, все равно не понадобится. Остался в поношенном, не с моего плеча военном обмундировании. Приехали в Умань. Нас сразу определили в какую-то роту и расселили по казармам. Стали проходить курс молодого бойца. Это планировалось месяца на три. Нагрузку дали нам приличную. Невзирая на свою спортивную подготовку, выдерживать все было лихо. И вдруг опять поступает команда, что тех, кто прибыл из Конотопа, направляют на медицинскую комиссию. Получились четыре комиссии за почти два или три месяца: районная, областная, конотопская и уманьская комиссия. И мне вдруг на этой самой уманьской комиссии ставят диагноз - туберкулез. Я пробился к начальнику училища, какой-то генерал был. Для меня это было сложно, страшно и трудно, но все-таки пробился. И высказываю ему: как же так? Я прошел три комиссии, откуда у меня взялся за это время туберкулез?

"Мы тебе выдаем твои документы - "белый" билет, - хмуро сказал он, - езжай в свой район, сдашь в военкомат документы. Имей в виду, что не только в летное училище, но и к воинской службе ты не годен. Против медицинского заключения и генерал бессилен".

Переживал я, конечно, страшно. Второй год возвращаться домой да еще с туберкулезом. Как родителям объяснить? Сел я на поезд от Умани до Фастова. Вагон пустой. С горя на скамейку прилег. Полежал, повертелся, смотрю, газета какая-то валяется. Я взял эту газету, подстелил, а потом на досках лежать надоело, присел, начал от нечего делать эту газету читать. Смотрю - объявление: продолжается набор в училище гражданской авиации. Читаю: Бугурусланское летное училище. И города указаны, где можно поступить, в том числе Киев. Но, как назло, дата оторвана. Видимо, кто-то ее уже использовал для самокрутки. Я ее всю просмотрел, газета вроде бы свежая, не желтая от времени. Приехал в Фастов и взял билет не домой в Житомир, а в Киев. Перед этим родители прислали перевод рублей сто. И вдруг замечаю, что меня все сторонятся. Где я сяду, вокруг пустота. Потом догадался, почему. Брюки на мне армейские, поношенные, кепка, застиранная гимнастерка, на ногах тапочки. И стриженная под нуль голова. В общем, вид у меня, конечно, был геройский, можно было без проб брать на съемки фильма: "Республика ШКИД" или "Путевка в жизнь". Приехал ночью на киевский железнодорожный вокзал, попытался в киосках найти ту самую газету "Комсомольскую правду". Думаю: может быть, еще где-нибудь есть.

Пошел в воинский зал, меня раза два или три проверяли, я военные документы предъявляю. Но чувствую, что вокруг меня постоянное воздушное пространство. Люди от меня шарахаются, думают, я жиган какой-то. Неприятное, я вам скажу, ощущение. Утром решил: надо ехать на Крещатик. Там находилось украинское управление гражданской авиации. За ночь придумал такую хитрую вещь, что надо изъять из личного дела предписание и приказ о моем увольнении и последнее медицинское заключение. А все остальное: аттестат, характеристики, комсомольскую, с места работы - оставить.

Приехал на Крещатик. Захожу в приемную комиссию. Сидит дама в погонах, капитан. Говорю: "Я хочу в это, как его там, Бугурусланское училище". Она на меня подозрительно глянула, на мою походную армейскую одежонку, но все же приветливо так сказала: "Давай, хлопчик, проходи. Кто ты и откуда?" Я ей свои документы подаю. А те, что изъяты, у меня в кармане. Она посмотрела, куда-то ушла, затем приходит с направлением в Бугурусланское летное училище. Говорит: "Только тебе Боря, быстрее надо ехать. У тебя какие намерения? Можешь выехать?" Отвечаю: "Я, наверное, заеду, оденусь, потому что Бугурусланское училище - это в Оренбургской области. Географию я хорошо знал, преподавал все-таки. А в Оренбургской области, наверное, уже холодно, надо мне заехать домой, одеться потеплее. Мне тут домой быстренько. Я завтра выеду уже туда".

И она говорит: "Давай, езжай быстренько на любом попутном транспорте, переодевайся - и в Бугуруслан. Если ты туда не приедешь до первого октября, можешь не попасть в училище".

Еду на железнодорожный вокзал и думаю: приеду в Бугурусланское училище, там опять комиссия. И что я со своим туберкулезом буду делать? Короче говоря, совесть мне не позволила воспользоваться моментом. И я решил вернуться на Крещатик. Зашел к этой женщине и говорю: вы знаете, я вас обманул. Но я не думаю, что я обманул, у меня такое мнение. Но по бумагам я вас обманул. Я ей рассказываю все как было, вынимаю недостающие бумаги: "Смотрите, в мае месяце комиссия, в июне комиссия в Житомире. В августе Конотоп, тоже комиссия. Откуда у меня взялся туберкулез?". Она тут же при мне связалась с медсанчастью и попросила, чтобы меня посмотрели. Меня быстренько на рентген, глазник посмотрел, еще кто-то. Я буквально часа полтора-два потерял на этом. Приглашает председатель медицинской комиссии и говорит: "Никакого у тебя, Грубий, туберкулеза нет, с чем я тебя поздравляю. Мы сейчас передадим в комиссию по набору ваши документы. У тебя есть на легких два очага заизвесткованных. Когда-то был или кашель сильный, или воспаление было. Два очага величиной с вишневую косточку. Это заизвесткованные два очага, которые не характерны для туберкулеза. Легкие были когда-то задеты или сильным кашлем, или воспалением. Но это в пределах нормы". Возвращаюсь я к этой капитанше, мне тогда та женщина очень понравилась, потому что сыграла ключевую роль в моей жизни.

Она говорит: "Молодец, Борис, что ты так поступил, я тебя полностью понимаю, вот тебе направление в училище, мотай домой, переодевайся".

Ночью приехал поездом, от нашей деревни станция недалеко, километров пять. Добежал до дома, стучусь в окно. Мать выглянула в окно, увидела в военной форме чучело и кричит: "Митя, кто-то стукает, подывись". Я говорю: "Мама, это я!". А они только что получили мою фотографию, я в пилотке, все честь по чести. А тут на тебе, то ли демобилизованный, то ли дезертир. Отец открыл двери. И я им второй раз в жизни соврал. Я говорю: я же в Конотоп поехал, после Конотопа я присылал письма, что я в Умани. А сейчас меня перевели в Бугуруслан. Но мне надо срочно ехать. Но так как там холодно уже, мне посоветовали приехать домой и переодеться.

- А где у тебя одежда?

Я говорю: променял ее по дороге на хлеб, яйца, огурцы и картошку. Хорошо, что дома что-то нашлось из одежды. Отец дал пиджачок свой, телогрейку, у нас на Украине ее называли "бобрик". И я утром сел на первый же поезд, который шел до Харькова. Доехал до Харькова, затем купил билет на Москву. А уж из Москвы выехал в Куйбышев. Вообще, Бугуруслан мне не показался маленьким, потому что я все время в деревне жил. Конечно, был он не Житомиром, а уж тем более не Москвой и не Киевом. Но достаточно крупным городом. До училища добрался, в голове одно стучало: учиться, учиться и учиться. Я уже понимал, что второго шанса может и не быть. И снова попал на медкомиссию. На этот раз бугурусланские врачи нас смотрели. Но, при таком киевском заключении, вопросов никаких не было, и я приступил к занятиям. Жили в женском монастыре, в подвале. Подъем, отбой, все как положено. Ребята подобрались дружные. Конечно, нас всех объединяла летная романтика. Короче говоря, к учебе я уже по-серьезному подошел. Я действительно зубрил то, что надо было зубрить. И постепенно я стал чувствовать себя уверенно. В общем, не скажу, что с ходу был в отличниках, но по-видимому, всем было понятно, что я - серьезный человек. Избрали меня комсоргом, потом секретарем комсомольской организации отряда. Понемногу познакомился с инструкторами, выпускниками. Ребята дельные советы давали, что нельзя, а на что нужно обратить внимание. На следующий год нас перевели на центральный аэродром, там щитовые дома поставили, казармы. Там после войны полосу немецкие пленные делали. Командиром отряда был Сергей Владимирович Флоринский, замполитом был Каскевич, белорус, такой интересный дедок, относившийся к курсантам по-отечески. Он тоже много дал, моему воспитанию. И на второй год, когда мы уже начали летать, у нас командиром звена была женщина, Попкова Агриппина Яковлевна. Потом к нам назначили Петра Яковлевича Таршина. Он у нас так и остался командиром звена. Он меня выпускал в первый самостоятельный полет. Помню, он дневал и ночевал с курсантами. Заботливый, энергичный человек, немножко резкий. Но вообще был бойцом за дело. Никогда и никто не чувствовал, что он к нему придирается. Мы знали, что если он взорвался, то это его переживание, значит, чего-то не достигает его воспитннник. А ему хочется быстрее это сделать. Училище я вспоминаю часто. Весело жили, дружно. У нас там была художественная самодеятельность. Все ребята были по-своему талантливы. Кто в спорте, кто в танцах. Были у нас и свои поэты. Могли стихи сочинить по любому поводу. Однажды на уроке аэродинамики мой товарищ Александр Борисов, отвечая на вопрос преподавателя, ответил стихами:

Подъемная сила нас вверх поднимает,
А Р сила тяги нас тянет вперед,
А вредная КУ продвигаться мешает,
А Же - сила веса - та книзу идет...

Где-то к концу первого курса у нас квартет организовался. Пели мы песни и, кажется, вот такими молодыми и поющими запомнил нас Бугуруслан. Я имею в виду поколение пятидесятых годов. Тогда не было телевизоров, и люди охотно ходили на наши концерты.

Все экзамены я сдал на "отлично". И на распределении мне стали предлагать, чтобы я остался помощником начальника политотдела по комсомолу. Я стал отказываться. Был у меня в училище один неприятный момент. Собрался я вступать в партию. Вызвали на парткомиссию и, полистав мое дело, прием отложили. Мол, был в оккупации под немцами. А мне в ту пору всего-то восемь лет было. Помню, как при отступлении немецкий танк наехал на землянку, которую вырыли родители с соседями, чтобы спрятаться от снарядов и бомб. Немцы думали, что там прячутся партизаны, вытащили нас, ребятишек, и чуть не постреляли. Так что выходило - за это надо было всю жизнь страдать и оправдываться? После той парткомиссии шел я пешком по полям в летний лагерь Асекеево и плакал от обиды.

Когда на меня стали сильно нажимать, я дал понять начальнику политотдела и помощнику по комсомолу, который до меня работал, и командиру отряда Флоринскому, что не думаю оставаться помощником по комсомолу. И инструктором не хочу оставаться. Тогда мне по летной подготовке ставят "четверку", чтобы я не имел права выбора. На распределении доходит до меня очередь, уже и начальник училища Василий Михеевич Лазуко стал на меня давить: "Давай, говорит, помощником по комсомолу". Я ему в ответ: "Не хочу я, товарищ полковник, здесь оставаться". Он мне: "Иди, подумай!". Все уже разъехались, я один живу в этом подвале в монастыре. Размышляю про себя, что, поди, лучшие места в отрядах все заняли. Неужели придется здесь остаться?

Сижу, жду вызова. Наконец-то пригласили на последнее заседание комиссии.

Лазуко сурово, из-под бровей, спрашивает: "Ну что, Грубий, остаешься? Последний раз спрашиваю".

Я ему в ответ: "Прошу отпустить меня...".

"Ну ладно, - махнул рукой Василий Михеевич. - Уже заготовлено направление. Езжай в Западно-Сибирское управление с переучиванием на Ли-2".

Про себя думаю: "Было за что страдать".

Собрал чемоданчик, и на вокзал. После отпуска в Омске встретились с однокашником Николаем Ковботом и поехали в Новосибирск. Он был старше меня, отслужил армию, летал стрелком-радистом. Для меня Ковбот был непререкаемым авторитетом Внешне он был симпатичным парнем, стройным. Девушки от него были без ума.

Едем в поезде, и он говорит: если будут предлагать, чтобы мы поехали в Свердловск, отказываться не будем. Когда приехали в Новосибирск, с нами разговор был быстрый. Хотите, туда, хотите, сюда. И мы с ним, как договорились, взяли направление в Свердловск. И еще с нами был Володя Курашов, впоследствии известный вертолетчик, он летал в Тюмени. Ему дали направление в Тюменскую авиагруппу. Направление есть, а выехать не за что. В карманах ни копейки. Хотели подъемные получить, которые нам были положены на дорогу, но их задерживают. И тут я вспомнил, что у меня в городе есть знакомый, земляк, Петр Калиниченко. Его после окончания Харьковского технического училища направили в Новосибирск на Чкаловский авиационный завод военпредом.

Не помню, может быть, у меня был с собой адрес, телефон, но каким-то образом я его нашел. Петр рассказал, как к нему добраться. Жили они в городке около завода. Приехали мы туда. Его жена, тоже землячка, приняла нас радушно. Сели за стол, Петр вспомнил, как в сорок седьмом они с моим отцом ездили на поезде менять вещи на продукты в Западную Украину. Ехали они не в вагоне, а на платформе. И как двое ехавших с ними жиганов захотели отобрать у Петра продукты. Отец вывернул им руки и выбросил с платформы. А могло быть все в точности, до наоборот. Времена-то были лихие. В общем, посидели, повспоминали прежнюю жизнь. Заняли мы у них денег и, не дожидаясь подъемных, купили билеты. Володю Курашова высадили в Тюмени. Уже на перроне Володя спел нам частушку:

Если будете в Тюмени,
Приезжайте к нам колхоз,
Мы вам загодя пельмени
Положили на мороз

Я ему в ответ, вспомнив свои львовские соревнования и приобретенный опыт спел переделанную "Стальную эскадрилью":

Прощай Тюмень, дрожи Урал.
Таких парней ты не встречал,
Попить вина, расправив крылья,
Летит стальная эскадрилья...

Посмеялись, обнялись на прощанье и разъехались каждый в свою сторону. Приехали в Кольцово, так называется аэропорт в Свердловске. Это был конец октября 1954 года. Нас оформили на работу, зачислили в штат и почти сразу же отправили переучиваться на Ли-2, Николая в Ростов, меня в Ульяновск. Вернулись весной, начали обживаться. А вскоре начались полеты. На одной из вечеринок познакомился я со своей Галиной. Она была очень даже симпатичной и серьезной девушкой. Она прибыла в аэропорт Кольцово из Новосибирска работать радистом-пеленгаторщиком. До этого она работала в Советско-китайском обществе гражданской авиации в городе Урумчи. Жила она в соседнем общежитии. К тому времени у нас сложился квартет. Саша Степанов на баяне прекрасно играл. Николай Ковбот, я, и еще бортрадист Иван Миленин - пели. Голоса у нас были хорошие. С Николаем мы еще в училище выступали с концертами. Однажды нас девушки пригласили на день рождения к себе в общежитие. Мы прихватили спирта, взяли баян и с Сашей Степановым и Иваном Милениным пошли отмечать. До 12 часов ночи пели песни, веселились. Все Кольцово знало, что мы артисты, поэтому никто нам замечаний не делал. А через два дня напротив нашего 120-го отряда появляется стенгазета. "Не ваши ли это знакомые" Там были такие стихи:

У Кварталовой, у Зины,
Были именины
Повод был повеселиться
Яркиной Галине,
Про камыш, как он шумел,
Рвал баян Степанов,
Боря Грубий громко пел,
"Четырех Иванов"...

Это у нас была коронная песня про четырех солдат. Короче говоря, протянули нас в газету и вывесили. Никто с меня никаких объяснений не требовал, все прошло потихоньку. Через неделю я эту газету снял. А Галину это пристукнуло серьезно, она очень переживала. Я ее успокаивал, чтобы не переживала, поддерживал настроение. К тому времени мы уже запеленговали друг друга. В 1956 году сыграли свадьбу. Накрыли у знакомых на квартире стол. А перед этим мы все, четыре Ивана, пошли на концерт. Как же я мог не пойти, когда на афише написано, что состоится торжественное собрание, после собрания концерт, в концерте принимают участие Борис Грубий и с ним три его неразлучных друга. Как исполнители в аэропорту мы уже имели авторитет. Честно говоря, у меня не раз мелькала мысль стать артистом. Но тогда прощай авиация и самолеты. Но такого я допустить не мог.

В 1957 году жена уехала в Новосибирск к родителям рожать, а я поехал учиться в Ульяновск по курсу командиров кораблей. Командование приняло решение поставить в Челябинске транспортную эскадрилью. До этого там был только спецотряд: По-2, ЯК-12. Вскоре перевели туда с Кольцова эскадрилью Ли-2. После учебы меня туда и направили. Надо же стать командиром, а то я ни то ни се... Было три или четыре экипажа из корифеев. И остальные - это такая мелюзга, как я, и еще меньшая мелюзга - уволенные Хрущевым из армии летчики. В 1954 году на Урал перевелся из Бугуруслана Петр Яковлевич Таршин, и я попал в его экипаж. Именно он выпускал меня на По-2 в училище в первый самостоятельный полет. Кстати, и позже он же выпускал меня в первый самостоятельный полет в Челябинске на Ли-2. Он перевелся к нам на Урал, и я попал к нему в экипаж. Мы много летали с ним на Севере в Салехарде на Березово, Тазовское, Тарко-Сале, мыс Каменный, Новый Порт, Гыду... Тогда Тюменская область входила в состав Уральского управления, и география наших полетов с юга была от Кургана до Ледовитого океана. Те полеты запомнились на всю жизнь. Во-первых, там была слабоорентирная местность. Болота, озера, многочисленные ручьи и речушки. Зимой - белое безмолвие. Приводных радиостанций - раз-два и обчелся. Точных карт не было, летали по составленым кем-то простыням, которые все время уточнялись и дополнялись. А край-то был перспективным. Там уже вовсю шли поисковые работы. Жили весело, находили место и для занятий спортом, творчеством. Молодые ребята заводили семьи. Помню одну стенгазету, где быту летчиков и нашему командиру эскадрильи Петру Яковлевичу были посвящены такие шутливые строки:

Вышел Таршин на крыльцо,
Почесал свое лицо.
Лобытнангов не видать,
Значить, завтра не летать.
Хлопцы крикнули ура!
И удрали до утра
С женской частью на природу
Улучшать людей породу...

Вскоре пришло время, и на меня пал его перст: вводить командиром корабля. Чуть позже, может быть, случайно, я первым среди наших ребят прорвался на инструкторскую работу. На этой должности я проработал полтора года. Как-то вернулся я из отпуска, меня ребята встречают и говорят, мол, тут приезжал заместитель начальника Уральского территориального управления гражданской авиации Николай Иванович Железнов. Летчиком он был интересным, а вот человеком - сложным. Среди летчиков даже шутка ходила:

Железнов нас всех уел -
Что в делах собаку съел.
Все желали одного -
Лучше бы она его.

В Свердловске у него шла какая-то борьба с начальником Уральского управления Русланом Барабохиным. Железнов приехал в Челябинск с проверкой и решил сторонников Барабохина разбомбить. Ну и вместе с тем он приехал еще и потому, что наша эскадрилья действительно зависла, командир один - не справляется. Верхнее руководство на Ли-2 не летало и транспортной работой ранее не занималось. А это непочатый край работы: тренировки, планерки, быт, все ему надо наперед планировать. А для этого одной головы мало. Я как инструктор помогал и часто даже замещал его. Железнов говорит: надо ввести в штат отряда должность заместителя командира летной части. Ему подсказали: есть, мол, у нас молодой инструктор Борис Грубий. Молод, но летает хорошо, без замечаний. И, вообще, соображает парень. Железнов схватился за мою кандидатуру.

Ребята мне говорят: слушай, не вздумай отказываться, мы ведь тебя знаем. Нам надо чтобы ты рос и чтобы и у нас там наверху был свой человек. Я говорю: да что вы, ребята, какой из меня командир! Нет, говорят, соглашайся, а мы берем ответственность: если у тебя что-то будет не получаться или потребуется помощь, мы тебе поможем. Заверили, что будут выполнять все требования, которые предъявляются летчикам, командирам кораблей, чтобы не подставить меня и не скомпрометировать эскадрилью. Около года я проработал замкомандиром летной части.

Я довольно быстро вошел в сферу деятельности такого крупного подразделения. Командиром летной части был интересный, уважаемый человек Чикалин Николай Григорьевич, он воевал, имел около десяти сбитых немецких самолетов. И вот, надо же было такому случиться, приехал он на оперативную точку, заправил свою машину двумя канистрами бензина. Кто-то настучал. Хоть ума хватило ветерана не обижать. Освободили с изменением структуры подразделения...