|
Юрий Дарымов
О моем друге и нашем времени
Шилак Геннадий Николаевич родился в 1934 году. Окончил Бугурусланское летное училище в 1955 году. Летал на По-2, Ли-2, Ил-18, Ту-154. Командир корабля, пилот-инструктор, командир эскадрильи. Заслуженный пилот СССР.
"Уходя, оставьте свет
В тех, с кем выпало расстаться . . ."
В музее Бугурусланского летного училища помещены портреты многих лучших его выпускников. Все они достойные люди и заслужили право быть отмеченными в истории за свои трудовые достижения. Когда читаешь скупой текст под фотографиями, поражаешься его однообразию: родился, окончил училище, летал на таких-то типах самолетов, занимал должности, получал награды. Вот и все.
Да, и должности, и награды - результат нелегкого летного труда, самодисциплины, целеустремленности, верности своему делу. А что он был за человек? Чем он заслужил любовь и уважение? Почему о нем помнят столь продолжительное время?
Один из них - Шилак Геннадий Николаевич. Он погиб в авиакатастрофе 16 ноября 1981 года при заходе на посадку в аэропорту Алыкель (г. Норильск). Прошло уже более 20 лет, но коллектив Красноярского управления гражданской авиации, храня память о Геннадии, представило его для публикации в Энциклопедии гражданской авиации, а бугурусланцы вспоминают о нем как об одном из лучших своих выпускников.
Почему так болезненно тяжело и одновременно трепетно мы храним память о тех людях, которых уже нет среди нас? Ответ на этот вопрос я нашел в строках А. Тальковского, которые внес в эпиграф этих воспоминаний. Такие люди оставили в нас свой свет, и он незримо сопровождает нас и озаряет воспоминания далекого прошлого. При этом, как ни странно, на память приходят не какие-то эпохальные события, а весьма простые, житейские, а порой курьезные, что и составляет их прелесть. Значит, эти люди продолжают жить вместе с нами.
В конеце сентября 1953 года, мы с моим школьным другом Анатолием Юдахиным, поздним вечером добравшись в Бугуруслан из далекого заполярного города Дудинка, сошли с поезда, имея при себе направление о зачислении курсантами в летное училище ГВФ. Путем опроса местных жителей мы отыскали среди низких деревянных домов высокое каменное здание, которое и было училищем, вернее, его главным корпусом.
Часовой на КПП в черной шинели с погонами, с красной повязкой на рукаве и с примкнутым на поясе в чехле штыком от винтовки Мосина, проверил наши документы и указал, куда нам следовать дальше. Мы вошли в заросший кустами сирени двор училища и побрели в указанном направлении.
Дежурный офицер, к которому мы пришли, был молод и приветлив. На плечах у него красовались золотые лейтенантские погоны, а на рукавах кителя - шитые под золото шевроны с эмблемой "Аэрофлота". Все это составляло симбиоз формы гражданской авиации и Военно-воздушных сил, ввиду того, что Главное управление ГВФ в ту пору находилось в подчинении Министерства обороны. Спустя год ГУ ГВФ передали в состав Совета Министров и все мы с сожалением расстались с погонами, но воинский порядок еще долго бытовал в училище.
Офицер проверил документы, записал наши фамилии в журнал и велел своему помощнику сопроводить нас к месту расположения.
Местом нашего расположения оказалось большое полуподвальное помещение с широкими нарами по его периметру. Оно было освещено единственной лампочкой, в свете которой на нарах мы увидели лежащих людей. Мы с моим другом в нерешительности остановились у входа в эту ночлежку, не зная, что делать дальше.
- Откуда, ребята, будете? - раздался голос из угла.
- Из Сибири, - ответили мы уклончиво, но с гордостью в голосе.
- А точнее? - послышался голос уже из другого угла.
- Из Красноярского края.
- А еще точнее? - вновь повторил этот же голос.
- Из Дудинки, - был наш ответ.
- Тогда земели, идите сюда, - радостно произнес голос. - Я из Канска.
У нас посветлело на душе, и мы расположились на нарах рядам с крупным носатым парнем.
- Меня зовут Гена, фамилия Шилак. Будем знакомы, земляки.
Земляками мы были достаточно условными, ибо между Канском и Дудинкой расстояние в 1200 километров, но по сибирским масштабам это ничего не значило.
Так состоялась мое первое знакомство с Геннадием Шилаком.
Есть такое философское определение: "Случайность - это проявление закономерности". С этим стоит согласиться. Для нашего поколения закономерным явлением было общее стремление молодежи в авиацию. Родители Геннадия - выходцы из Белоруссии, что, видимо, и определило черты его характера: добродушие, непритязательность, скромность, которые свойственны белорусскому народу. Родители еще в начале тридцатых годов обосновались в небольшом районном центре Красноярского края, где Гена и родился в 1934 году. Отец погиб на фронте и мать одна воспитала единственного сына в трудные военные и послевоенные годы. Красноярский край с двухмиллионным населением за годы войны направил на фронт 455 тысяч своих земляков. Из них 165 тысяч навсегда остались в земле, которую защищали. Среди них и отец Геннадия. Хочу сказать, Гена на всю жизнь сохранил трепетную любовь к маме. Когда мы уже работали в Красноярске он в свободное время летал к ней, чтобы повидаться и помочь по хозяйству. Порой и мне выпадало подкидывать его "зайцем" на самолете из Красноярска в Канск.
Город Канск с полным правом можно назвать авиационным городом, потому что наряду с гражданским там был и военный аэродром, на котором базировалась школа воздушных стрелков-радистов, а затем полк противовоздушной обороны. Так что авиация для Геннадия Шилака была знакома с детских лет. Закончив школу одноклассники стали "кучковаться" по интересам для дальнейшего обучения. Кто-то из знакомых подсказал, что в Красноярске набирают на учебу на летчиков с полным государственным обеспечением; образовалась группа смелых и здоровых; двинули в Красноярск и были приняты в Бугурусланское летное училище. Когда Геннадий рассказывал нам о том, как он попал в Бугуруслан, я вспоминал свои приключения.
Своеобразной точкой отсчета стал для меня март 1953 года. Отрезанный от всего мира снегами, заполярный город Дудинка был в трауре по случаю смерти Сталина. Мы, десятиклассники единственной в городе школы, ходили насупившись, стараясь осмыслить происходящее. В нашей школе учились русские, украинцы, евреи, греки, немцы, латыши - полный интернационал. А вот попали в Дудинку - каждый по разным обстоятельствам: кто приехал с родителями в связи с их назначением на работу или по договору (в Дудинке большой речной порт, через который осуществлялся северный завоз на Таймыр, а главное - в Норильск), кто-то из родителей вместе с семьей был направлен на вечное поселение, а у кого-то они, по терминологии того времени, были расконвоированы, но так и осели в городе.
Своеобразным местом была Дудинка. С одной стороны - столица Долгано-Ненецкого Таймырского национального округа, с другой - место ссылки с лагерем заключенных, который по площади превосходил город.
Наши размышления о том, что будет после Сталина, длились недолго. В апреле все ребята нашего класса получили повестки из военкомата для прохождения медицинской комиссии к очередному призыву в армию. Жизнь шла своим чередом, хотя амнистия по случаю смерти Сталина дала себя сразу же почувствовать. Ее провели так быстро, что Енисей, еще не освободившийся от льда, стал преградой для освобожденных из зоны, и город погрузился в разбой и убийства.
Поэт писал: "У меня отец крестьянин, ну а я крестьянский сын". Мой дед и отец также выходцы из крестьян. Дед прослужил в царской армии около двадцати лет, сначала моряком на Балтийском флоте, потом в составе русской эскадры участвовал в Цусимском сражении, был ранен, попал в японский плен, вернулся домой с медалью за Цусиму. В 1914 году - "германский фронт", теперь уже в пехоте, вновь ранение и возвращение в деревню Крыловка Брянской губернии георгиевским кавалером. Отец, как он сам говорил, до семи лет в одной рубахе без порток по деревне бегал, затем землепашествовал, а в восемнадцать лет был призван в армию. В голодные двадцатые годы, после его службы в армии, вся семья перебралась в город, и отец стал работать слесарем на Брянском паровозоремонтном заводе. Дальнейшая его судьба типична для "выдвиженцев" из рабочего класса: рабфак (где он познакомился с моей мамой), годичная "Промакадемя" по профилю Наркомата связи и дальнейшие назначения по работе в Смоленск, Пензу, Харьков, Херсон, Абакан и, наконец, в Дудинку. Мои родители и папа и мама были великими тружениками.
Узнав о том, что меня призывают в армию да еще направляют на учебу в летное училище, отец несказанно обрадовался. Мама, напротив, загрустила. Она знала, что я запрашивал различные институты об условиях поступления на учебу. Сам же я был на распутье, целенаправленно в авиацию и тем более в армию не стремился, в отличие от моего школьного друга Толи Юдахина, который грезил себя майором Булочкиным из кинофильма "Небесный тихоход".
Правда, в разрушенном послевоенном Харькове и Херсоне нас, пацанов, которые проводили время в развалинах домов и взрывали все, что только может взорваться, пионерская организация всячески завлекала в кружки дворцов пионеров и аэроклубы. Там-то я впервые начертил поляру самолета и смастерил его модель, которая, как ни странно, летала. Да и в Дудинке с Толей мы порой подолгу смотрели с гребня высокого карьера на аэродром, расположенный на берегу Енисея, и прилегающую акваторию, над которыми гудели "дугласы" и "каталины".
Таких, как я, новобранцев из нашего класса оказалось пять человек. Кто-то не прошел по здоровью, а школьного товарища Генри Янсонса не вызывали в военкомат вовсе. Его родители были депортированы из Латвии и находились на поселении. Много лет спустя я узнал его среди пассажиров, вылетающих из Дудинки на Большую землю. Мы радостно обнялись, стали вспоминать школьные годы, но какая-то вина перед ним давила на мое сознание. Я уже командир корабля, а он, хороший, отзывчивый, обстоятельный парень, все эти годы не мог вернуться на свою Родину. Несправедливо и грустно.
Так вот, "великолепная пятерка" с предписанием военкома прибыть на сборный пункт в городе Канске и билетами третьего класса на колесном пароходе "Мария Ульянова" отчаливает от дудинского порта. Это был первый пароход, открывающий летнюю навигацию в начале июня. Мы были единственные служебные пассажиры. Все остальные места закупили бывшие лагерники, они беспробудно пили, играли в карты, отчего наш параход напоминал пиратскую шхуну. Вскрывшийся от льдов Енисей был холодным, и над ним до обеда стояли туманы. И вот в один из таких туманных дней в районе Курейки наш "однотрубный гигант" напоролся на встречную баржу. Пароход получил пробоину в носовой части и мог передвигаться против сильного течения Енисея только с черепашьей скоростью, дабы вода не захлестнула трюм. По этой причине наш путь из Дудинки в Красноярск вместо десяти дней занял целый месяц. Из Красноярска на поезде доехали в Канск. Наконец-то наша изголодавшаяся пятерка стоит на окраине города перед так называемым сборным пунктом, который представляет из себя десятки бараков на пустыре, обнесенном колючей проволокой. Вокруг ни души. Обнаруженный нами в одном из бараков одинокий сторож, похожий на деда Щукаря, разъяснил нам, что, мол, комиссия уже давно закончила свою работу и нам следует ехать в краевой военкомат.
Уже в Красноярске долго ищем военкомат и вручаем свои предписания щеголеватому капитану в начищенных до блеска сапогах и с портупеей через плечо.
- Заходить по одному! - следует команда капитана, и Толя Юдахин первым переступает порог его кабинета.
Через некоторое время в проеме двери появляется его растерянная физиономия, и он жестом приглашает меня войти во внутрь. Все тот же щеголеватый капитан, вальяжно развалившись в кресле перед большим столом, на котором лежали наши личные дела со школьными аттестатами и характеристиками, и явно красуясь перед своей молоденькой помощницей - секретарем, нарочито громким голосом вещает, обращаясь к Анатолию:
- Повторяю для твоего друга, если ты такой непонятливый. Вы не прибыли на сборный пункт в назначенный срок. Летные училища уже укомплектованы полностью. Могу предложить военно-ветеринарное училище, школу военных переводчиков и автотранспортное училище. Выбирайте!
- Но мы хотим в летчики, - растерянно говорю я. - У нас и в направлениях так написано.
- Могу предложить в зенитно-артиллерийское училище. Вот и будете сбивать своих "летчиков-пулеметчиков". Выйдите, подумайте и не морочьте мне голову. Иначе я вас направлю туда, куда сам захочу.
Что нам оставалось делать? Вышли мы из военкомата на улицу и стали рассуждать про себя: и ветеринарное, и артиллерийское, и все прочие мы отвергаем напрочь; в летчики нас не берут; аттестаты и характеристики у капитана, а без них нам некуда деться; прием документов в вузы закончен - круг замкнулся.
Видимо, эти печальные рассуждения так ярко отразились на нашем внешнем виде, что привлекли внимание одного из прохожих. Это был пожилой по нашим понятиям человек, в форме с погонами, но чем-то отличающейся от армейской.
- Чем опечалены, ребята? Кто вас обидел? - участливо поинтересовался он.
Мы рассказали ему о той ситуации, в которой оказались, на что последовал короткий, но неожиданный для нас вопрос:
Вам восемнадцать лет уже исполнилось?
Нет, будет только в сентябре.
- Ваш возраст не подпадает под призыв в армию, и без вашего согласия ваш капитан не имеет права вас направлять куда ему вздумается. Смело возвращайтесь и забирайте у него документы. Ясно? - и он, козырнув нам, направился своей дорогой.
- А как же в летчики? - как за спасательный круг уцепились мы за него.
- В летчики? - приостановившись, произнес он. - На улице Вейнбаума находится управление ГВФ. Там идет сейчас набор в летные училища. Занятия с 1 октября, но без документов там делать нечего. Так что действуйте!
Кто был этот случайный прохожий, мы так и не узнали, но окрыленные его советом, ринулись к капитану.
- Отдайте наши документы! Наш возраст непризывной! По закону вы не имеете права! - выпалили мы в два голоса.
Капитан опешил, набычился, но осознал, что закон на нашей стороне и ему крыть нечем. Хотя наверняка все хорошо знал, шельмец. За время наших с Толей раздумий он все же уломал на согласие (для выполнения своего плана) наших троих одноклассников в автотранспортное училище.
- Идите ко всем чертям, - пробурчал он, вырывая из папок наших личных дел школьные аттестаты и характеристики, и, швырнув их в нашу сторону, добавил: - Еще пожалеете.
Управление ГВФ находилось в большом двухэтажном деревянном доме. Приняли нас радушно, оформили необходимые документы и выдали направление на медицинскую комиссию, которая работала в этом же доме. Позже мы выяснили, что это же время и Гена Шилак проходил медкомиссию. Без промедления мы с Толей стали обходить врачей: терапевт, хирург, окулист, отоларинголог. Вот тут-то на вращающемся кресле при проверке вестибулярного аппарата наши головы свернулись набок, как у бройлеров.
- Что с вами, мальчики? - удивлено спросила женщина в белом халате, заглядывая в наши медицинские карточки. - По остальным показателям у вас все отлично.
Нам пришлось поведать о наших злоключениях и о том, что вот уже несколько дней мы практически ничего не ели. В качестве неприкосновенного запаса в кармане у каждого из нас лежали пять рублей для приобретения палубного билета на пароход в случае возвращения домой в Дудинку.
- Вот что, дорогие, - участливо произнесла врач, доставая из кошелька и протягивая нам три рубля. - Идите, поешьте как следует, отдохните и приходите ко мне завтра на повторное обследование.
Мы последовали ее доброму совету, назавтра прошли медкомиссию и получили направление на учебу в Бугурусланское летное училище гражданской авиации.
Кто была наша спасительница, мы толком так и не узнали, хотя запомнили ее на всю жизнь, как и незнакомого прохожего в форме ГВФ.
Недавно получил письмо от однокашника по летной группе Михаила Чернобая. Читаю и поражаюсь сходству событий. Вот что он дословно пишет: "Я родился в Донбассе в шахтерской семье. Школу закончил переростком, так как в войну потерял год из-за оккупации. К тому же мне не выдали аттестат весной за какие-то провинности и отложили на осень. Да и характеристику мне первоначально написали нелестную. Характеристику мне все же переписал добрый человек - физрук, а аттестат я "выцарапал" в гороно. Но с призывным возрастом (мне было уже 19 лет) я сделать ничего не мог и стал готовиться к армии. Случайно встречаю школьного товарища и от него узнаю, что в Ростове-на-Дону идет прием заявлений в летное училище ГВФ. Я быстренько на крышу поезда - и в Ростов. Прошел медкомиссию и был зачислен. Но так как уже имел приписное свидетельство от военкомата явиться в часть, поехал, опять на крыше, улаживать отношения с военкомом. В течение двух дней я к нему раз шесть или семь ходил, пока он не обложил меня матом и отпустил с Богом. Измученный и голодный, поехал в Бугуруслан. Станцию проспал и выскочил только в Абдулино. На перекладных "зайцем" через сутки все же добрался до училища".
Так что же во всем происшедшем с нами закономерно, а что случайно? Я глубоко уверен в том, что закономерной была атмосфера, в которой царила доброта и отзывчивость людей того времени, а также возможности для выпускников школ из таежных, шахтерских и заполярных городов, которые могли проехать полстраны и поступить в учебные заведения для приобретения профессии. Даже столкновение в тумане "Марии Ульяновой" с баржей считаю закономерным - из-за разгильдяйства капитана парохода. Но для меня это был знаковый случай, не будь его, судьба повернула бы на иной жизненный путь.
Руководством училища не поощрялось землячество. Видимо, тому были свои причины - дабы не создавать клановость среди молодежи. Летные отряды, эскадрильи, учебные классы, летные звенья и даже летные группы формировались по интернациональному признаку.
В училище мы с Шилаком были определены в разные учебные классы, а затем и летные отряды. Первым его инструтором был Сергей Тимофеевич Россиийский. С Геной я встречался чаще на спортивных сборах и соревнованиях. Я увлекался стрельбой и фехтованием, даже привез после летних каникул в училище рапиры и защитные маски. Гена быстро завоевал себе славу разностороннего спортсмена: бег на короткие и длинные дистанции; прыжки в длину и высоту; метание диска, гранаты, ядра; игра в волейбол, футбол. Во всех этих видах спорта он был великолепен, а главное - всем этим занимался легко и с увлечением. Своим участием во всех соревнованиях и достигнутыми результатами он никогда не кичился. Его скромное поведение и добродушная, порой лукавая улыбка говорила: "Ребята, это совсем не сложно, попробуйте, и у вас получится".
Уже значительно позже, в Красноярске, когда я участвовал в городских соревнованиях по фехтованию, Гена был моим заядлым болельщиком. Весело подбадривал, давая разные шуточные советы, искренне радовался моим успехам.
- Гена, займись фехтованием, - говорил я ему, - ты же талантливый спортсмен.
- Нет, я щекотки боюсь! - отвечал он смеясь.
Непритязательность, общительность, скромность, легкий юмор, душевность в отношениях - вот те черты характера, которыми он обладал и которые так притягивали к нему окружающих.
Первоначально летную профессию мы с Геной осваивали на самолете По-2. Это был первый стандартный шаг в авиации для всех начинающих пилотов того времени. Потом мы постоянно учились и переучивались с одного типа самолета на другой, и эти последующие шаги зависели уже в большей степени от нас самих. А именно, каковы результаты твоей учебы, такое и качество пилотирования. В летном деле происходит естественный отбор. В нем не принимается в особое внимание твое желание - покажи результат!
Я упомянул, что результаты летного дела зависят от нас самих. Да, это так, но только отчасти. Основу же закладывают пилоты-инструкторы, летные командиры и та среда, в которой ты познаешь летное дело.
С этой точки зрения, Бугурусланское летное училище той поры было для нас всех весьма благоприятной средой, в которой началось наше летное трудовое и жизненное становление.
Буквально на второй день по прибытию в училище нас с Геннадием и других курсантов отправили рыть траншею. Вот так сразу и началось трудовое воспитание, которое проходило на протяжении всех двух лет нашего обучения. Его формы были разные, но суть оставалась постоянной: курсант - основная тягловая сила. Не зря пересказывался диалог:
- Товарищ командир, выделите лошадь для перевозки груза, - просит хозяйственник.
- Лошади нет, - следует ответ. - Могу дать двух курсантов!
С тех пор и родилась крылатая фраза: "Два курсанта составляют одну лошадиную силу". Честно говоря, нас это нисколько не угнетало. На этом фоне лишь проявлялись человеческие характеры и слово "сачок" моментально приклеивалось к тем, кто увиливал от работы.
Главным же в училищной среде были люди и их отношение к нам -курсантам-первокурсникам. Это относится и к руководству училища, преподавателям, летным командирам, старшинам.
Сейчас много говорят о "дедовщине" в армейской среде. У нас подобного понятия просто не было. Старшекурсников мы уважительно величали "старичками", хотя разница в возрасте была всего-то год. Они же снисходительно называли нас "салагами", но всегда были готовы поддержать нас, сказать что-то доброе, дать дельный совет.
Больше докучали старшины-однокурсники. Но без этого тоже нельзя. Поэтому жесткий распорядок дня: подъем, зарядка, завтрак, построение, учеба, вновь построение, обед, самоподготовка, еще раз построение, ужин, опять-таки построение, вечерняя прогулка в строю, отбой ко сну, несение внутренней и караульной службы - все это проходило под их команды.
Старшинами назначались имевшие жизненный опыт курсанты. Многие к тому времени уже отслужили в армии. Однако это было гражданское училище, к тому же летное, и они блюли воинский порядок строго, но с определенным послаблением, потому что в конечном итоге, на полетах мы были все на равных.
Легендарной личностью среди них был старшина нашего третьего летного отряда Николай Сащенко. К моменту поступления в училище он уже закончил военно-морское училище и попал под очередное сокращение. Но в первые дни щеголял среди нас, гражданских, в форме морского офицера. Затем сменил ее на курсантскую робу со старшинскими лычками. Николай Сащенко выделялся среди всех высоким ростом, особой статью. Кроме того, у него были пышные усы, которые были его особой гордостью. Относился он к нам строго и по-отечески добродушно. Строгость его в основном касалась "сачков". Не перечесть, сколько взысканий в виде нарядов вне очереди они от него получили за два года!
В училище рядом с нами были скромные и добрые люди. Многие из них прошли Великую Отечественную войну, но было и много молодых, которые еще недавно закончили училище и остались в нем пилотами-инструкторами. После дня Победы в войне прошло каких-то восемь лет. Страна еще жила напряженно и бедно. Однако все мы были полностью обмундированы: нижнее белье, ботинки по кодовым названием "ГД", повседневные (хлопчатобумажные) и парадные (суконные) кителя и брюки, шинель (почему-то черного цвета), зимняя шапка-ушанка, ну и, конечно, краса и гордость - фуражка с эмблемами Аэрофлота. Я уже не говорю о летной экипировке: комбинезоны, шлемофоны, планшеты, зимние меховые куртки, которые нам выдали на полеты. В училище нас неплохо кормили. Регулярно организовывались помывки в бане и смена постельного белья. И постоянный контроль состояния чистоты белых подворотничков на кителях.
Мы были молоды и в знак самоутверждения следовали моде того времени - в брюки вшивали клинья, подрезали козырьки на фуражках (под "нахимовские") и укорачивали шинели, с чем боролись, как могли, наши строевые командиры. Но в этой борьбе не было зла, а, скорее, существовал какой-то элемент игры: кто кого поймает, кто от кого быстрее убежит.
Помнится, первое, что каждый из нас сделал, надев обмундирование - побежал фотографироваться, дабы осчастливить своих родных и друзей своим бравым видом на фото.
А летали то мы на знаменитом фанерно-перкалевом самолете По-2, являвшимся и учебной летной партой, и военной машиной времен войны, и небесным тихоходом гражданских трасс. Безусловно, тон всего доброго и заботливого отношения задавал начальник училища полковник Василий Михеевич Лазуко, которого за глаза все мы называли батей.
Василий Михеевич был легендарной личностью. За его плечами: гражданская война, школа военных летчиков, служба в ВВС страны, Великая Отечественная, руководство Азербайджанским и Казахским управлениями ГВФ. Награжден орденами Ленина, Красного Знамени, Красной Звезды.
Сродни нашему бате были: Сергей Владимирович Флоринский, командир третьего летного отряда Стоценко, командир второй эскадрильи Степин, командир звена Рахматов, мой первый летный учитель Николай Жолудь, молодые пилоты-инструкторы Иосиф Островский, Николай Козак, Алексей Воронин, Василий Рузов и многие другие. Низкий им всем поклон за все доброе, что они для нас сделали.
В дальнейшим Василий Яковлевич Рузов стал начальником училища. Он сумел сохранить лучшие традиции нашего времени, внеся в них свойственную ему интеллигентность.
И вот позади два года учебы, государственные экзамены по теории и летной подготовке. По случаю выпуска из училища к нам прилетел начальник Управления учебных заведений ГУ ГВФ генерал Васильев. Морской летчик, в наглухо застегнутом кителе, с прической "под Котовского", он стоял на летном поле перед строем молодых пилотов и с пафосом напутствовал:
- У вас впереди трудная, но интересная работа в небе нашей великой Родины. Вы будете осваивать новые типы самолетов и новые воздушные трассы, руководить авиационными подразделениями. Вы - будущее нашей гражданской авиации!
Мы с трудом воспринимали его слова, так как были несказанно счастливы от того, что в кармане каждого из нас находились пилотское свидетельство, военный билет офицера запаса и направление на работу, а на рукавах кителей золотые шевроны лейтенантов Аэрофлота.
Слова генерала Васильева сбылись. Руководство ГУ ГВФ знало, что делало в то время, предвидя бурное развитие гражданской авиации страны и, что называется, ковало для нее кадры.
Из трехсот выпускников училища было отобрано тридцать самых достойных человек, которые сразу же были направлены на переучивание на самолет Ли-2.
По ощущению того времени, это было сравнимо с отбором в космонавты. Ведь стандартный путь выпускников был тернист: По-2, Як-12, Ан-2, а уж затем Ли-2, Ил-14 и т. д. Да и налетать на этих типах надо было немало и к тому же - безаварийно. А здесь - раз и сразу на серьезную технику. В дальнейшем, уже будучи начальником УУЗ МГА я не колебался в принятии решений, когда вставал вопрос о переучивании лучших выпускников Актюбинского и Кировоградского высщих летных училищ сразу на вторых пилотов Ту-134, Як-42. И как было приятно видеть этих молодых ребят на международных линиях уже командирами современных аэробусов.
И вот мы с Геной в прекрасном городе Ростов-на-Дону в 3-й отдельной учебной эскадрилье. Правда, и здесь у нас с ним мало времени было для общения - мы в разных летных группах, снимаем койки для жилья у разных хозяев частных домов.
Полгода учебы позади. Результат - свидетельство с отличием об обучении по курсу вторых пилотов Ли-2 и похвальная грамота за примерную дисциплину. Теперь у нас впереди было небо Сибири и Заполярья за штурвалом транспортного самолета Ли-2. Фантастика, да и только!
Наша летная служба началась в 126-м авиационном транспортном отряде в Красноярске. Это была производственная среда со свойственной ей стилем честности, требовательности, нацеленности на выполнение полетного задания и плана отряда по авиаперевозкам, подчеркнутости в субординации, но наличия наряду с этим неформальных добрых отношений.
В отряде был зрелый коллектив летных командиров и командиров кораблей, как по возрасту, так и по летному опыту. Часть из них прошли фронтовое небо, а большая часть утюжили сибирское небо уже длительные годы.
Командир отряда Броверман, его заместитель Тутанов, командиры эскадрилий: Иванов, Маркирьев, Саранин; командиры кораблей: мой первый командир корабля, к которому я был закреплен вторым пилотом, Фридманович, Хмельновский, Бахов, Тимофеев, Степкин и несколько моложе их по возрасту: Хусаинов, Малюшкин, Гафаров, Чебодаев. Все они были подлинными асами своего дела и незаурядными личностями. В душе же они были точь-в-точь как в песне Визбора: "Лысые романтики, воздушные бродяги..."
Мы среди них выглядели желторотыми цыплятами, и относились они к нам по-отечески требовательно и доброжелательно.
Отряд обслуживал Красноярский край. Его протяженность с юга на север от горной Тувы до заполярного Таймыра - две тысячи километров. Беспосадочный полет от Красноярска до Норильска составлял шесть часов. Правда, без посадки летали редко, лишь тогда, когда сказывалась сезонность. Всегда были пассажиры или груз. И что только мы ни перевозили кроме пассажиров: почту, пушнину, рыбу, взрывчатку - аммонал, продукты питания, бобины электрокабеля, различное оборудование, "продукцию Норилькомбината" и даже живых телят...
Название аэродромов края звучало для нас как музыка: Диксон, Хатанга, Надежда (самый строгий аэродром), Дудинка (в ней жили мои родители), Игарка (возле нее Курейка - место ссылки Сталина), Туруханск, Подкаменная (самое красивое место на берегу Енисея), Енисейск, Тура, Байкит, Соврудник, Мотыгино, Богучаны, Кежма, Канск, Абакан, Шушенское (место ссылки Ленина), Кызыл...
Все взлетно-посадочные полосы этих аэродромов в то время были с грунтовым покрытием. Только Красноярск имел две бетонные полосы, одна из которых, да и то с одного посадочного курса, была оснащена системой ОСП и курсо-глиссадной системой. На всех остальных аэродромах - в лучшем случае ОСП, или одна неустойчиво работающая приводная радиостанция. Но, как оказалось в дальнейшем, все это пошло нам с Геной на пользу. В таких условиях приобреталось подлинное летное мастерство и закалялся характер.
Нам это стало очевидным, когда отряду поручили выполнить почтово-пассажирский рейс из Красноярска в Москву. Сплошной кайф, как теперь говорят: бетонные полосы, устойчиво работающие радиостанции, постоянный радиолокационный контроль с земли. Впрочем летчики умели подтрунивать не только над собой, но и над авиационной техникой. В чем была отличие захода на посадку по ОСП и СП-50 лучше всего говорит одна шутка, которая с успехом ходила в разговорах о возможностях новой техники.
Однажды приехал в свою деревню молодой пилот и начал рассказывать про свои полеты. Земляки не могли взять в толк, как это самолет в тумане попадает на посадочную полосу.
- Для этого существует ОСП и СП-50, - сказал пилот. - Вот по ним мы и заходим на посадку.
- Ты нам объясни подоступнее, - попросили земляки.
- Ну вот представьте, что вы возвращаетесь ночью домой на телеге в которую запряжена лошадь, -начал объяснять им пилот. - И вам надо с ходу не сбавляя скорости заехать в узкие ворота и остановиться во дворе. Но при одном условии, вы ни чего не видите. У вас завязаны платком глаза. Это и будет ваш заход по ОСП.
- Вот как? - озадаченно ахнули земляки. - А что же тогда заход по этой другой системе?
- Заход по СП-50 - высший пилотаж. Условия захода усложнены. Те же узкие ворота, двор, ночь. Только теперь не только у вас, но еще и вашей лошади завязаны глаза.
Мы много летали в то время. Действующая месячная санитарная норма налета сто двадцать часов нами практически выполнялась полностью. Летали с наслаждением, не обращая внимания ни на сорокаградусные морозы, заполярную пургу, таежную мошку, комаров тундры, пыльный зной Хакасии. Было даже странно, что полученное от полетов удовольствие нам еще выдавали зарплату.
Наши отцы-командиры были мудрые люди. Они понимали напряженность и ответственность полетов, а также учитывали то, что теоретические знания есть теоретические знания, а летные навыки приобретаются только в реальных полетах и в составе экипажа с опытными командирами кораблей. Вот почему, передав нас, молодых вторых пилотов, в руки таких командиров, они не слишком докучали нам разборами и методическими занятиями.
Случилось так, что с момента прибытия в Красноярск мы с Геной по протекции нашего однокашника по училищу Валентина Занина поселились в небольшой комнатке одного из частных домов. А что нам еще надо было? Чисто, уютно, две кровати, стол - вполне достаточно.
Спустя некоторое время мы перебрались в жилье попросторней и в нем провели вместе целых четыре года нашей холостяцкой жизни.
Новый дом был небольшой, деревянный, с массивными ставнями на окнах, печным отоплением и большим двором, обнесенным крепким, из горбыля, забором. Во дворе хлев со скотиной, сеновал и туалет. Хозяин дома Николай Петрович и его жена Вера Васильевна были коренными сибиряками. Относились они к нам как к своим сыновьям. Особое внимание проявлял Петрович. Стучит порой в стенку и кричит:
- Робята, заходите на нашу половину, картошечка с сальцем готова.
Знал, что у нас с Геной спирта было в достатке. Конечно, заходили на его половину, неся с собой поллитровую банку спирта и начинали вместе трапезничать, ведя при этом обстоятельный разговор за жизнь...
Вера Васильевна была всегда радушна с нами, к картошке с салом выставляла на стол различные солености, но, зная склонность Петровича к спиртному, порой опережала его приглашение и сама приносила угощение на нашу половину. Да и мы не злоупотребляли гостеприимством - старались вести хозяйство самостоятельно. Пожарить картошку, отварить пачку пельменей, сделать макароны по-флотски с мясными консервами, нарезать овощей - дело не хитрое. Делали все это мы с Геной без какого-либо разделения труда, главное, чтобы побыстрей все было на столе. Лучшей закуской, конечно, была килька в томатном соусе.
Мы также очень быстро приобщились к традиционному блюду народов Севера, строганине, которую готовили из замороженной рыбы. Рыбу привозили зимой из Туруханска, снимали с нее шкуру, строгали ножом тушку, а затем тонкую рыбью стружку окунали в приготовленную гремучую смесь из раствора уксуса, горчицы, перца, соли и мелко нарезанного репчатого лука. Наш Петрович был в восторге от такого "закуса".
В период полетов мы питались в профилакториях или же в столовых аэропортов, в которых нас заставала непогода.
Подобный режим питания был в ходу у всех молодых пилотов-однокашников, которые прибыли вместе с нами в отряд. Но когда дома надоедала сухомятка, то все мы не сговариваясь собирались на обед в столовой дома офицеров. А уж коль слетались на базу поздно и магазины и офицерская столовая уже были закрыты, оставался один путь - в ресторан "Енисей", который стал для нас неформальным клубом общения. В нем обсуждались полеты, житейские коллизии, всевозможные новости. Все это происходило за дружеским столом, который порой значительно расширялся исходя из числа присутствующих. Однако надо отдать должное строго установившемуся среди нас правилу: если кто-либо стоял на завтра в наряде на полет, то он к спиртному даже не притрагивался. Это было даже не правило, а закон, который все уважительно соблюдали.
Спустя год или два за очередным застольем кто-то из присутствующих философски произнес:
- А что, если собрать сейчас все те деньги, которые мы здесь оставили за прошедшие годы?
Гена с присущим ему юмором и находчивостью тут же ответил:
- Вот гульнули бы!
В дополнение к выданным нам в отряде меховой куртке и унтам мы купили одежду, обувь. Для дома приобрели радиолу, пластинки и магнитофонную приставку "Нота", которая была редкостью в ту пору. Особым увлечением у нас были книги.
Мы с Геной заказали по собственному чертежу большой книжный стелаж, установили у себя в комнате и стали заполнять книгами, которые тогда было не так легко "достать". Проще это было сделать в маленьких городах, куда мы летали. Туда книги засылались по разнарядке и были доступны. Так на полках стелажа появлялись собрания сочинений Алексея Толстого, Генриха Манна, Ал
Источник: http://sp.voskres.ru/publicistics/kolybel.htm |
